Welcome )))

Приветствую chebur12!

Думаю, излишне спрашивать, как вы меня нашли

---

Я, пожалуй, в очередной раз займусь поисками работы...

Может и мне перепадет кусочек пирога на этом празднике жизни...



Хочу работать в Институте исследования природы времени.

Хренова провинция (((((((((((((((((((((((((((((

---

CREDO UT INTELLIGAM*

*верую, дабы уразуметь



Ансельм Кентерберийский





Блин! Как многое на свете я просто не могу понять!

А "дух позитивизма" мне полностью чужд.

Что делать???

66

Многие вещи нам непонятны не потому,

что наши понятия слабы;

но потому, что сии вещи

не входят в круг наших понятий.



Козьма Прутков

---

Оооой!

Кому не жалко трафика!

Это музыкальная флэшка.

Надо чуть-чуть подождать, пока она загрузится! ))

Это КАЙФ!

http://fishki.net/comment.php?id=9540



Минуты через три начинается вообще ништяк!!!!

---

Встречи с Деннисом Флэймом ))))

Встреча вторая. Ботанический сад.



Дополнения и комментарии к основному тексту, который здесь.

Но можно читать и как самостоятельное произведение.



По телефону Деннис предупредил меня, что с ним будет Ингвар. Мы встретились, как уже и было сказано, у входа (он же – выход) станции метро «Дружбы народов». У каждого из двух меня встречавших, что-либо призывно топорщилось в карманах: у Денниса – бутылка вина, у Ингвара – бутыль пива…

Так и познакомились…

То есть, когда, открывши бутылку штопором доброй ларечницы (Денис попутно купил себе бренди-колу), поднялись наверх, я поняла, что у одной меня ничего не торчит из заветного кармана! (Вино было оставлено на потом - до лучших времен). И «за знакомство» выпить-то мне и нечего.



В свете только что начавшейся (и еще не оконченной) эпопеи с горлом, мне легче объяснить, что это, к сожалению – хроника. Ничего холодного я не ем и не пью. И поэтому пиво пью тоже теплое. Чем всегда неимоверно изумляю продавцов всех заведений. Реакция бывает, кстати, абсолютно разная – от снисходительного сочувствия до агрессивного раздражения – со всеми оттенками и переливами…



В Киеве люди всё-таки очень добрые, и когда отстояв нешуточную очередь в тот же ларек на подходах к метро (куда я спустилась, оставив Денниса с Ингваром наверху), я сказала продавщице: Черниговское светлое ТЕПЛОЕ, пожалуйста, — она охнула, поглядевши на меня как на тяжелобольную, и полезла искать теплое Черниговское. Но его, увы, не было. Тогда я попросила Туборга.

- Что вы! Оно такое дорогое! – сказала в ответ добрая продавщица.

(С этим я дааавно уже смирилась. При каждой второй покупке меня сочувственно спрашивают, хватит ли у меня на нее денег… Или вот в такой мягкой форме дают понять, что пиво за два пятьдесят – это не пиво за четыре гривны… Так что, типа, не по Сеньке шапка)…

Когда я попыталась объяснить, что четыре гривны у меня всё-таки есть, она нереклонно ответила:

- Ну, вот есть Рогань – и доплатить нужно всего 10 копеек!!!

Так у меня появилось теплое пиво «Рогань». Кажется, «Монастырское».



*Комментарий Денниса:

Это была "Оболонь"! "Соборная", я точно помню синюю этикетку.

Ответ Дилетанта:

Нифига! Оболонь я бы покупать не стала! Оболонь - в отличие от Рогани продают у нас. В "экспортном варианте" - это отвратительное пойло! Не люблю ее. Я бы точно не купила себе Оболонь!*



Длилось все это нестерпимо долго.

Я решила, что Денис и Ингвар, просто ушли, не дождавшись меня с пивом…

Тем более что, кляня себя за топографический кретинизм, я всё-таки умудрилась выйти через «не тот» выход!

Но они честно меня ждали. И нам-таки удалось выпить за знакомство.

Знакомство, надо сказать, получилось очень приятным!

Как и вся прогулка по Ботсаду с распитием вина в беседке.

Для меня весь этот парадиз был омрачен лишь предчувствием выступления, которое мне предстояло завтра с утра.

Входные билеты, кстати, стоили невшибенных денег (не помню каких)!

И пока мы долго сомневались, хотим ли мы проникнуть легально на территорию сада или лучше всё-таки пойти на криминал, мы поняли, что кассы-то, собственно, все закрыты…

Добрая старушка, стоявшая у калитки, оказалось, стояла там не просто так, а продавала билеты… Сочувственно глянув на три наши вытянутые морды, она сказала: студенты?...

Я благоразумно промолчала… Денис с Ингваром, как и положено джентльменам, сказали: нет… Но старушка была олицетворением гуманизма. «Студенты!» - сказала она непреклонно, и продала нам три студенческих билета.



*Комментарий Денниса: Билеты стоили 5 грн. со взрослого рыла. Мы заплатили по две, как "студенты".*



Кто бы знал, что плата в этом месте делится на две категории: плата за вход и плата за выход…

Войти-то мы вошли… А вот выйти – это уже пардон…

Когда, распив бутылочку винца где-то уже за «Алтаем» и «Западной Сибирью» - возле «Пакленовой дубравы», мы вернулись к воротам, все они были заперты.



И тут наступил натуральный бенефис Денниса!

И этот человек сколько раз жаловался в дайрях, что у него страх получить травму!!!

Еще бы не страх!!!

Пока мы с Ингваром флегматично рассматривали ворота, Деннис ринулся в ближайшие кусты и моментально исчез.

(Был где-то одиннадцатый час – темень стояла уже ночная).

Ингвар быстро пошел вслед за ним. Я, поразмыслив, побежала туда же.

Пролезши через кусты, мы оказались на тропинке. Денниса в переделах видимости уже не было. Догнали мы его возле широкого каменного забора. Со стороны сада забор было совсем невысок. С противоположной же стороны – имел в высоту метра два с хвостиком.

Пока мы подходили, Дэн уже влез на него, и стал примериваться, как бы так спрыгнуть на свободу. Спрыгнуть он собирался на треснутую перевернутую пластмассовую корзину!

- Нееееет! - Завопили мы с Ингваром хором!

Этот вопль привлек внимание какого-то местного старожила, который посмотрел на нас с большим состраданием.

- Идиоты! Тут калитка в двух шагах открытая!

Так получилось, что вышли мы всё же в калитку.



*Комментарий Денниса:

И тут наступил натуральный бенефис Денниса!

Да ладно вам... я же не прыгнул...

Ответ Дилетанта:

Скромный он )))

Но факт прыжка тут был совершенно ни при чем! )))*



Потом мы еще шли до метро.

Потом долго прощались.

А потом мы ехали с Ингваром, и он мне рассказывал, кто он по образованию… )))

К сожалению, я это не воспроизведу – ни в пьяном виде, ни в трезвом… )))

Так и закончилась наша вторая встреча с Деннисом (и первая – с Ингваром).

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Я вот всё думаю...

... как так получается, что люди незнакомые, люди совсем разные начинают общаться в дайрях так, как будто они уже сто лет знакомы и только вчера расстались?..

Есть какие-то... э-э... "критерии", что ли, - не знаю, как назвать, по которым можно определить: это мне близко, это моё?

Выбор-то делается почти всегда подсознательно... Наружу выползает только остаточное "нравится - не нравится" - а сколько всего за этим стоит разного...

Вряд ли я первая задаюсь этим вопросом...

Может, кто-то знает, как это происходит?..

---

Ай-я-яй! (Очередной тест)

Дилетант оказался агностиком!

А думал, что он буддист!

Потырено у Чакры, которая тоже удивлена результатами )))



Благодарим за то, что прошли этот тест. Степень соответствия вашего мировоззрения с основными религиозными и антирелигиозными мировоззренческими концепциями, выраженная в процентах (жирным шрифтом выделена концепция или концепции , которые лучше всего гармонируют с вашими убеждениями):



Иудаизм: 62%

Буддизм: 61%

Агностицизм: 86%



Вы - агностик. Агностики не верят в бога (богов), но при этом не отрицают, что бог или боги существуют. Многие считают агностицизм одной из веток атеизма, хотя не все агностики любят, когда их называют атеистами. Вполне очевидно, что не все атеисты являются агностиками (в частности, агностиками не являются так называемые "позитивные атеисты", которые утверждают, что бога не существует). Агностики полагают, что существование или несуществование бога не может быть доказано.



Ссылки на русскоязычные ресурсы, которым могут вас заинтересовать:

Карианцы



Атеизм: 48%

Христианство: 59%

Сатанизм: 25%

Ислам: 56%

Язычество: 50%

Индуизм: 66%



Пройти тест

---

Умберто Эко

До меня долетел пасмурный обмен репликами между парнем в очках и девицей, увы, без очков.



- Это маятник Фуко, - говорил ее милый. - Первый опыт проводили в погребе в 1851 году, потом в Обсерватории, потом под куполом Пантеона, длина каната шестьдесят семь метров, вес гири двадцать восемь кило. Наконец, в 1855-м подвешен тут, в уменьшенном масштабе. Канат протянут через нижнюю часть замка свода...



- А зачем надо, чтобы он болтался?



- Доказывается вращение земли. Поскольку точка крепления неподвижна...



- А почему она неподвижна?



- Потому что точка... Сейчас я тебе объясню... В центральной точке... любой точке, находящейся среди других видимых точек... В общем, это уже не физическая точка, а как бы геометрическая, и ты ее не можешь видеть, потому что у нее нет площади. А то, у чего нет площади, не может перекоситься ни влево, ни вправо, ни кверху, ни книзу. Поэтому она не вращается. Следишь? Если у точки нет площади, она не может поворачиваться вокруг себя. У нее нет этого самого себя...



- Но эта точка на Земле, а Земля вертится...



- Земля вертится, а точка не вертится. Можешь не верить, если не нравится. Ясно?



- Мне какое дело...



Несчастная. Иметь над головой единственную стабильную частицу мира, то ни с чем не сравнимое, что не подвержено проклятию общего бега, - panta rei - и считать, что это не ее, а Его дело! Вслед за этим чета пошла прочь, он обнимая свой справочник, отучивший его удивляться, она - волоча свой организм, глухой к сердцебиению бесконечности, и оба - никак не пытаясь закрепить в памяти опыт этой встречи, их первой и их последней

- с Единым, с Эн-Соф, с Невысказуемым. Они не пали на колени перед алтарем истины.

---

Объясните несчастному Дилетанту!..

Что хорошо в болезни - есть время почитать! )))

Закончила "Смиллу".

Прочитала "Гарун и море историй".

Закончила Эко "Шесть прогулок в литературных лесах".

И взялась перечитывать "Маятник Фуко"!



НЕ ПОНИМАЮ!!!!!



Почему он качается без остановки???

Почему точка, в которой он висит, "неподвижна"???



В школе на физике понимала это - легко!

Когда читала "Маятник" впервые, тоже всё было как так и надо!

Блин!

Ну растолкуйте же кандидату физ-мат наук: может, подталкивает его кто?

Заводят его по утрам???

КАК он не останавливается????

Или всё-таки останавливается?

А?

И почему же точка подвеса не движется???

Ну не может такого быть!

((((((((((((

---

Михаил Веллер.

Танец с саблями

История советской музыки создавалась на пятом этаже гостиницы "Европейская", в буфете. Это был самый музыкальный буфет в мире. Филармония находится прямо напротив, через улицу, и музыканты неукоснительно забегали в этот буфет до репетиции, после репетиции, а иногда и вместо репетиции. Для большей беглости пальцев и бодрости духа. А также после концерта, перед концертом, и просто так, по привычке. И свои, и заезжие - это было почти как ритуал. Любая буфетчица с "Крыши" знала о музыкантской жизни города больше, чем директор Ленфилармонии или секретарь Союза композиторов. Музыкантов здесь знали, уважали и прощали им многие артистические выходки - творческие натуры... слава города! Здесь не спрашивали, что надо посетителям - их считали по головам и наливали по сто коньяку, если до работы, а если после - то по сто пятьдесят. А сто грамм коньяка стоили в те времена рубль.



А поскольку Ленинград был городом более филармоноцентрическим, нежели театроцентрическим, в отличие от Москвы, что давно отмечено, и именно в филармонии собирался свет и происходили бомонд, то все обсуждаемые там истории автоматически становились достоянием Невского и входили в перечень тем, рекомендуемых к беседе меж людьми образованными и не чуждыми искусств.



А Герой Социалистического Труда и Лауреат до черта всяких премий Арам Ильич Хачатурян, личный большой друг Мравинского, Рождественского и прочих, был там, на улице Бродского угол Невского, стойка бара от лифта направо, гостем постоянным и музыкальному Ленинграду вполне родным. Он был человек знаменитый, гость желанный, широкая душа, кавказской общительной щедрости - в доску свой от Москвы и Ленинграда до родной Армении, не говоря уже о Франциях и Испаниях, из которых просто не вылезал...



Вот в Испании как-то на гастролях, проходивших с огромным успехом -- испанцы вообще народ музыкальный, а музыку темпераментную, огневую, ценить умеют в особенности, - его устроители и спрашивают: что бы он хотел еще увидеть или получить в Испании, они будут рады сделать великому и замечательному композитору приятное, услужить, одарить, устроить, расстелиться под ноги, не ударить в грязь лицом, и прочие цветастые латинские изъявления.



Хачатурян, в свою очередь, был в быту человек скромный, достойно несущий свое величие и славу. Принимали его по высшему разряду, и желать он мог только птичьего молока. Но молока он не употреблял, любимым его напитком был, напротив, коньяк "Арарат". Поэтому он развел руками, поблагодарил хозяев, подумал, и, в порядке ответной любезности на комплименты своему несравненному гению отвечал, что Испания, в которой он имеет честь выступать, является родиной величайшего художника двадцатого века Сальвадора Дали, лидера и славы мировой живописи и его кумира. И никаких таких желаний у него, восхищенного баснословным испанским гостеприимством, нету и быть не может; вот разве только он был бы рад встретиться и познакомиться с мэтром Сальвадором Дали, дабы лично засвидетельствовать ему свое глубочайшее почтение и даже попросить автограф на альбом с репродукциями.



При этом заявлении устроители слегка меняются в лице; переступают с ноги на ногу... Потому что Дали славился непредсказуемой эксцентричностью, и просьба эта вовсе не факт, что выполнима... Более всего она невыполнима по той простой причине, что Дали живет в Америке. В Испанию он изредка наезжает.



Но все устроилось со сказочной быстротой и пугающей легкостью. Заокеанский Дали благосклонно выслушал по телефону пожелание встречи и ответил, что он поклонник великого композитора и почтет за счастье принять его в своем скромном испанском жилище в любое время, какие разговоры. Ради этого счастья он бросит все дела, которых у него, в сущности, и нет, кому он нужен, бедный старый художник, и сейчас же едет в аэропорт и садится в самолет. Скажем, завтра? Допустим, в два часа дня? Если это устроит конгениального композитора Хачатуряна, то он, скромный малевальщик Дали, безвестный неудачник, будет весь остаток своих дней счастлив, совершенно счастлив, что его ничтожная особа может представлять какой-то интерес для такого гиганта и светила мировой музыки.



И потрясенный до потери пульса импресарио передает это приглашение Хачатуряну, с испанским тактом давая понять, что слава Хачатуряна превзошла уже вовсе все мыслимые и немыслимые пределы, если сам мэтр Дали! который способен послать куда подальше любого президента - просто так, под настроение и для скандальной саморекламы! - так высоко ценит Хачатуряна.



И назавтра без трех минут два лимузин правительственного класса привозит Хачатуряна с импресарио, секретарем и переводчицей к воротам белокаменного мавританского замка Дали, с башенками, шпилями, зубцами и флажками. Привратник и охранник в ослепительных ливреях распахивают ворота и сообщают, что хозяин уже ждет, и его пожелание - провести встречу на интимном, семейном, можно сказать, уровне, поэтому переводчик не нужен, ведь у монсеньора Дали жена тоже русская, и машина тоже не нужна, потому что монсеньор Дали распорядился отвезти гостя после встречи обратно на своей машине. Который тут из вас синьор Хачатурян? Сделайте честь, синьор, проходите. Нет-нет, остальных принимать не приказано.



Остальные пожимают плечами и не удивляются, потому что все это вполне в духе Дали. Они пожимают Хачатуряну руку, желают хорошо провести время, передают приветы своему великому земляку, и уезжают.



А Хачатурян сопровождают по мраморной аллее в замок. На крыльце ему отвешивает поклон уже просто какой-то церемониймейстер королевского двора, и Хачатурян начинает сомневаться: правильно ли он одет, может быть, уместнее было бы явиться в смокинге... но его же об этом не предупреждали, да и время дневное, встреча неофициальная... да он и сам, в конце концов, великий человек! чего там...



Церемониймейстер приглашает его в роскошный приемный зал - белая лепка, наборный паркет и зеркала, - предлагает садиться и вещает по-испански, что монсеньор Дали сейчас выйдет вот из этой двери. В этот самый миг старинные часы на стене бьют два удара, церемониймейстер кланяется и исчезает, закрыв за собой двери.



И Хачатурян остается в зале один.



Он сидит на каком-то роскошном златотканом диване, не иначе из гарнитуров Луи XV, перед ним мозаичный столик, и на этом столике изящно расположены армянские коньяки, испанские вина, фрукты и сигары. А в другом углу зала большая золотая клетка, и там ходит и распускает радужный хвост павлин.



Проходит минута, и другая. Зная, что пунктуальность в Испании не принята ни на каком уровне, Хачатурян оживленно осматривается по сторонам, приглаживает волосы и поправляет галстук. Очевидно, жена Дали Гала тоже будет, раз не требуется переводчик. Он заготавливает вступительные фразы и оттачивает тонкие комплименты.



В десять минут третьего он полагает, что, в общем, с секунды на секунду Дали уже зайдет, и прислушивается к шагам.



В четверть третьего садится поудобнее и выбирает сигару из ящичка. Выпускает дым и закидывает ногу на ногу.



В двадцать минут третьего он начинает слегка раздражаться - какого лешего, в самом деле... сам же назначил на два часа! - наливает себе рюмку коньяка и выпивает.



В половине третьего он наливает еще рюмку коньяка и запивает ее бокалом вина. Щиплет виноград!..



Налицо все-таки нарушение этикета. Хамство-с! Что он, мальчик? Он встает, расстегивает пиджак, растягивает узел галстука, сует руки в карманы, и начинает расхаживать по залу. С павлином переглядывается. Дурная птица орет, как ишак!



А часы исправно отзванивают четверти, и в три четверти третьего Хачатуряну эта встреча окончательно перестает нравиться. Он трогает ручку двери, из которой должен выйти Дали - может, церемониймейстер залы перепутал? - но дверь заперта. И Хачатурян решает: ждет до трех - и уходит к черту. Что ж это за безобразие... это уже унижение!



Ровно в три он нервно плюет на сигарный окурок, хлопает на посошок рюмочку "Ахтамара" и твердо ступает к двери.



Но оказывается, что эта дверь, в которую он входил, тоже не хочет открываться. Хачатурян удивляется, крутит ручку, пожимает плечами. Он пробует по очереди все двери в этом дворцовом покое - и все они заперты!



Он в растерянности и злобе дергает, толкает, - закрыли! Тогда он для улучшения умственной деятельности осаживает еще коньячку, ругается вслух, плюет павлину на хвост, сдирает галстук и запихивает в карман...



Он ищет звонок или телефон - позвонить камердинеру или кому там. Никаких признаков сигнализации.



Может, с Дали что-нибудь случилось? Может, он не прилетел? Но ведь - пригласили, уверили... Сумасшествие!



А жрать уже, между прочим, охота! Он человек утробистый, эти удовольствия насчет пожрать любит, а время обеденное: причем он специально заранее не ел, чтоб оставить место для обеда с Дали - по всему обед-то должен быть, нет?



Присаживается обратно к столику, выбирает грушу поспелее, апельсином закапывает рубашку, налегает на коньяк, фрукты... В туалет надобно выйти Араму Ильичу. А двери заперты!!!



Никакие этикеты и правила хорошего тона уже неуместны, он стучит во все двери, сначала застенчиво, а дальше - просто грохочет ногами: никакого ответа. Тогда пытается отворить окна - или покричать, или уж... того... Но стрельчатые замковые окна имеют сплошные рамы, и никак не открываются.



Хачатурян начинает бегать на своих коротких ножках по залу и материться с возрастающим напором. И к четырем часам всякое терпение его иссякает, и он решает для себя - вот ровно в четыре, а там будь что будет! да провались они все!



А на подиуме меж окон стоит какая-то коллекционная ваза, мавританская древность. Красивой формы и изрядной, однако, емкости. И эта ваза все более завладевает его мыслями.



И в четыре он, мелко подпрыгивая и отдуваясь, с мстительным облегчением писает в эту вазу и думает, что жизнь не так уж плоха: замок, вино, павлин... и высота у вазы удобная.



А часы бьют четыре раза, и с последним ударом врубается из скрытых динамиков с оглушительным звонок "Танец с саблями!" Дверь с громом распахивается - и влетает верхом на швабре совершенно голый Дали, маша над головой саблей!



Он гарцует голый на швабре через весь зал, маша своей саблей, к противоположным дверям - они впускают его, и захлопываются!..



И музыка обрывается.



Входит церемониймейстер и объявляет, что аудиенция дана.



И приглашает к выходу.



Остолбеневший Хачатурян судорожно приводит себя в порядок, справляясь с забрызганными брюками. На крыльце ему почтительно вручают роскошный, голландской печати, с золотым образом, альбом Дали с трогательной надписью хозяина память об этой незабываемой встрече.



Сажают в автомобиль и доставляют в отель.



По дороге Хачатурян пришел в себя и хотел выкинуть к черту этот поганый альбом, но подумал и не стал выкидывать.



А там его ждут и наперебой расспрашивают, как прошла встреча двух гигантов. И он им что-то такое плетет о разговорах про искусство, стараясь быть немногословным и не завраться.



В тот же день полное изложение события появляется в вечерних газетах, причем Дали в простительных тонах отзывается об обыкновении гостя из дикой России использовать в качестве ночных горшков коллекционные вазы стоимостью в сто тысяч долларов и возрастом в шестьсот лет.



Так или иначе, но больше Хачатурян в Испанию не ездил.

---

Для Киже и для всех желающих. Ранний Веллер.

Михаил Веллер.

Маузер Папанина

На Кузнечной площади, угол Кузнечного и Марата, стояла церковь. Она и сейчас там стоит, выделяясь желтым и белым среди закопченных бурых домов. Уже много лет в ней находится Музей Арктики и Антарктики, о чем извещает малочисленных посетителей лепная надпись на фронтоне. В зале под сводом висит самолет-разведчик Р-5 знаменитого некогда полярного летчика Бориса Чухновского, в стеклянных стеллажах - модели шхуны капитана Седова "Св. Фока" и прославленного ледокола "Красин", и прочие экспонаты: документы, фотографии и чучела всякой полярной живности. А в северном приделе можно увидеть черную многослойную палатку с белой надписью по низенькой крыше: "С.С.С.Р."; а по другому скату: "Северный полюс-1".



Это подлинная палатка, в которой шесть месяцев дрейфовала на плавучей льдине первая советская экспедиция к полюсу. В три маленькие иллюминатора видна неярко освещенная внутренность палатки: нары, закинутые меховыми шкурами, радиостанция, столик, примус, полка с книгами. Вот здесь и жила и работала легендарная четверка папанинцев.



А рядом с палаткой, в витрине, выставлены их личные вещи - ручка, унты, блокнот, - среди которых почетное место занимает маузер самого Папанина, висящий на тонком ремешке рядом со своей деревянной кобурой, украшенной серебряной дарственной пластинкой.



С этой вот палаткой и с этим маузером связана одна характерная для эпохи история.



Дело в том, что Иван Папанин был ведь не просто начальником научной экспедиции. Сам-то он был мужик простой и незамысловатый, комиссарского сословия, и занимал ответственнейший пост начальника лавсевморпути. И на льдине, затерянной в полярной ночи за тысячи миль от СССР, он осуществлял идейно-политическое руководство всеми сторонами жизни и деятельности остальных трех интеллигентов, лично отвечая, как испытанный и облеченный доверием партии коммунист, за все, что происходило на Северном полюсе.



Теперь давайте учтем, какой на дворе стоял год, когда они там прославляли советский строй на Северном полюсе. А год стоял как раз 1937. И здесь требовалась особая бдительность и политическая зрелость. Коварный враг внедрялся в любые ряды вплоть до ветеранов революции и командования Красной Армии, так что за моржей с белыми медведями ручаться и подавно нельзя было, не говоря уж об ученых-полярниках. Тем более что самолеты, доставив экспедицию, улетели, и никакой связи с Большой Землей с ее руководящими и карающими органами не было, кроме радио.



А радистом СП-1 был знаменитейший тогда Эрнст Кренкель, в неписанной табели о рангах - коротковолновик мира N_1. Подменять его было некому, исправность и ремонт рации лежали на нем же, - можно себе представить ответственность и постоянное нервное напряжение. Скиснет рация - и хана полярному подвигу.



К чести его, радиосвязь была безукоризненной, невзирая на разнообразнейшие сверхпоганые метеоусловия. Достоинства Кренкеля как радиста и полярника были выше всяческих похвал.



Но имели у него, к сожалению, и два недостатка. Во-первых, он был немец, а во-вторых, беспартийный. В сорок первом году, конечно, эти два недостатка могли бы с лихвой перевесить любой букет достоинств, но, повторяем, это был всего лишь тридцать седьмой год, а радист он был уж больно хороший, и человек добродушный и выдержанный. Хотя и в 37 году вполне можно было пострадать, причем, как мы сейчас увидим, иногда совершенно неожиданным образом.



Кренкель четырежды в сутки выходил на связь, передавал данные метеорологических и гидрологических наблюдений и принимал приказы Москвы. А вот приказы были различного рода. Как диктовала политическая ситуация.



В стране шли процессы. Разоблачались империалистические шпионы. Проводились показательные суды. И вся страна негодовала в едином порыве, и так далее.



А советская дрейфующая полярная станция "Северный полюс-1" была частью социалистического общества. И, несмотря на географическую удаленность, оставаться в стороне от политических бурь никак, разумеется, не могла. Даже на льдине советские люди должны были возглавляться партийной организацией. Минимальное количество членов для создания партячейки - три человека. И такая ячейка на льдине была! Это имело особое политическое значение. И секретарем партячейки был, конечно, сам Папанин.



В эту низовую парторганизацию с неукоснительным порядком поступала закрытая политическая информация - только до сведения коммунистов. Беспартийный Кренкель принимал эти сообщения, ставил гриф "секретно" и вручал парторгу Папанину.



А закрытую информацию надлежало обсуждать на закрытых партсобраниях. Папанин объявлял закрытое партсобрание - присутствовать могли только члены партии. Остальным надо было освободить помещение.

Остальные - это был Кренкель. Помещение же на Северном полюсе имело только одно, площадью в шесть квадратных метров, в чем и может удостовериться каждый, прочитав в музее табличку на палатке. Недоверчивый может измерить палатку сантиметром.



Реагировать на партийные сообщения следовало оперативно, чем скорей - тем себе же лучше. Буран не буран, мороз не мороз, а политика ЦК ВКП(б) превыше всего.



И вот Кренкель, проклиная все, рысил по снегу вокруг палатки, заглядывая в иллюминаторы - скоро ли они там кончат. Он тер варежкой нос и щеки, притопывал, хлопал руками по бокам, считал минуты на циферблате, и про себя, возможно даже, говорил разные слова про партию и ее мудрую политику.



Они там сидели на нарах, выслушивали сообщение, выступали по очереди со своим мнением, заносили его в протокол, вырабатывали решение насчет очередных врагов народа, голосовали, и составляли текст своего обращения на материк. А в конце, как положено, пели стоя "Интернационал".



Спев "Интернационал", Папанин разрешал Кренкелю войти, вручал ему это закрытое партийное сообщение, и Кренкель передавал его по рации.



Только человек гигантской выдержки и с чисто немецким безоговорочным уважением к любым правилам и инструкциям мог вынести полгода этого измывательства. А партийная жизнь в стране била ключом, и полгода Кренкель чуть не каждый Божий день бегал петушком в ледяном мраке вокруг палатки. Он подпрыгивал, приседал, и мечтал, что он хотел бы сделать с Папаниным, когда все это кончится. Ловля белого медведя на живца была наиболее гуманной картиной из всех, что сладко рисовались его воображению.



Через неделю умный Кренкель подал заявление в партию. В каковом приеме ему Папаниным было отказано по той же причине, по какой ему надлежало являться немцем. Не понять это мог только политически наивный человек, абсолютно не вникший в доктрины пролетарского интернационализма и единства партии и народа. Беспартийный немец Кренкель иллюстрировал собою на Северном полюсе многонациональную дружбу советского народа и нерушимую монолитность блока коммунистов и беспартийных. Так что все было продумано.



И беспартийный немец Кренкель кротко вламывал, как лошадь, потому как метель - не метель, ураган - не ураган, научные исследования можно и отложить, - а вот без радиосвязи остаться никак невозможно. От дежурства же по готовке пищи и уборке помещения его также, конечно, никто не освобождал.



Папанин, с другой стороны, на льдине немного скучал. А чем дальше - - тем больше скучал. Научных наблюдений он не вел, пищи, как начальник, не готовил, - он руководил. И еще проводил политинформации. Политинформации приходили так.



Кренкель принимал по радио последние известия, аккуратно переписывал их и вручал Папанину. Папанин брал листок в руки и простым доходчивым языком пересказывал остальным его содержание. Излишне упоминать, что Кренкелю полагалось в обязательном порядке присутствовать на политинформациях. Более того, как беспартийному, а следовательно - политически менее зрелому, чем остальные, ему рекомендовалось проявлять большую, чем товарищам-коммунистам, активность, и вести конспект. Конспекты потом Папанин проверял, и если было записано слишком кратко или неразборчиво - велел переписать.



Политинформации проводились ежедневно. Этим деятельность Папанина исчерпывалась. Но поскольку командир не должен допускать, чтобы подчиненные наблюдали его праздным, а уронить свой престиж, занимаясь всякой ерундой, он не мог, то после политинформации он чистил личное оружие. Это занятие в данной последовательно служило, как он справедливо рассудил, как раз к укреплению его командирского и партийного авторитета и лучшему пониманию политического момента и линии партии.



Он расстилал на столике тряпочку, доставал из кобуры маузер, из кобурного пенала вынимал отверточку, ежик, ветошку, масленку, разбирал свою 7,63 мм машину, любовно протирал, смазывал, собирал, щелкал, вставлял обойму на место и вешал маузер обратно на стойку палатки, на свой специальный гвоздик. После чего успокоенно ложился спать. Этот ежедневный процесс приобрел род некоего милитаристского онанизма, он наслаждался сердцем и отдыхал душой, овладевая своей десятизарядкой, и на лице его появлялось совершенное удовлетворение.



Постепенно он усложнял процесс чистки маузера, стремясь превзойти самого себя и добиться немыслимого мастерства. Он собирал его на время, в темноте, с завязанными глазами, на ощупь за спиной, и даже одной рукой. Кренкель, натура вообще миролюбивая, возненавидел этот маузер, как кот ненавидит прищепку на хвосте. Он мечтал утопить его в проруби, но хорошо представлял, какую политическую окраску могут придать такому поступку. И под радостное щелканье затвора продолжал свое политинформационное чистописание.

...Дрейф кончился, льдина раскололась, ледокол "Красин" снял отважных исследователей с залитого волнами обломка, Кренкель педантично радировал в эфир свое последнее сообщение об окончании экспедиции; и, окруженные восхищением и заботой экипажа, извещенные о высоких правительственных наградах - всем четверым дали Героя Советского Союза! - полярники потихоньку поехали в Ленинград.



В пути степень их занятости несколько поменялась. Гидролог с метеорологом писали научные отчеты, Кренкель же предавался сладкому ничегонеделанью. А Папанин по-прежнему чистил свой маузер. За шесть месяцев зимовки, когда у любого нормального человека нервишки подсаживаются, это рукоблудие приобрело у него характер маниакального психоза.



Кренкель смотрел на маузер, сдерживая дыхание. Больше всего ему хотелось стащить незаметно какой-нибудь винтик и поглядеть, как Иван Дмитриевич рехнется, не отходя от своей тряпочки, когда маузер не соберется. Но это было невозможно: в 38 году такое могло быть расценено не иначе как политическая диверсия - умышленная порча оружия начальника экспедиции и секретаря парторганизации. Десять лет лагерей Кренкелю представлялись чрезмерной платой за удовольствие.



Он подошел к вопросу с другой стороны. Зайдя к Папанину в его обязательное оружейное время, перед сном, он с ним заговорил, отвлекая внимание, - и украдкой подбросил на тряпочку крохотный шлифованный уголок, взятый у ребят в слесарке ледокола. И смылся от греха.



Оставшиеся пять суток до Ленинграда Папанин был невменяем.



Представьте себе его неприятное изумление, когда, собрав маузер, он обнаружил деталь, которую не вставил на место. Он разобрал его вновь, собрал с повышенным тщанием - но деталь все равно оставалась лишней!



Ночь Папанин провел за сборкой-разборкой маузера, медленно сходя с ума. Необъяснимая головоломка сокрушала его сознание. Он опоздал к завтраку. Все время он проводил в каюте. И даже на встрече-беседе с экипажем, рассказывая об экспедиции, вдруг сделал паузу и впал в сосредоточенную задумчивость. Сорвался с места и ушел к себе.



В помрачнении он собирал его и так, и сяк, и эдак. Он собирал его в темноте и собирал его на счет. Из-за его двери доносилось непрерывное металлическое щелканье, как будто там с лихорадочной скоростью работал какой-то странный агрегат.



Папанин осунулся и, подстригая усики, ущипнул себя ножницами за губу. Судовой врач поил его валерьянкой, а капитан "Красина" - водкой. Команда сочувственно вздыхала - вот каковы нервные перегрузки у полярников!



В последнюю ночь Кренкель услышал глухой удар в переборку. Это отчаявшийся Папанин стал биться головой о стенку.

Кренкель сжалился и постучал в его каюту. Папанин в белых кальсонах сидел перед столиком, покрытым белой тряпочкой. Руки его с непостижимой ловкостью фокусника тасовали и щелкали деталями маузера. Запавшие глаза светились. Он тихо подвывал.

- Иван Дмитриевич, - с неловкостью сказал Кренкель, - не волнуйтесь. Все в порядке. Это я просто пошутил. Ну - морская подначка, знаете...



Взял с тряпочки свою детальку и сунул в карман.



Бесконечные пять минут Папанин осознавал услышанное. Потом с пулеметной частотой защелкал своими маузеровскими частями. Когда на место встала обойма с патронами, Кренкель выскочил к себе и поспешно запер дверь каюты.



Команда услышала, как на "Красине" заревела сирена. Ревела она почему-то откуда-то из глубины надстройки, и тембр имела непривычный, чужой.



Кренкель долго и безуспешно извинялся. Команда хохотала. Папанин скрежетал зубами. Будь это на полюсе, он бы Кренкеля скормил медведям, но теперь покарать шутника представлялось затруднительным - сам же о нем прекрасно отзывался, в чем обвинишь? все только посмеются над Папаниным же.

Но всю оставшуюся жизнь Папанин люто ненавидел Кренкеля за эту шутку; что обошлось последнего дорого. Кренкель, утеряв на Северном полюсе всякий вкус к коллективным зимовкам и вообще став слегка мизантропом, страстно при этом любил Арктику и вынашивал всю жизнь мечту об одиночной зимовке. И за всю жизнь получить разрешение полярного руководства на такую зимовку он так и не смог. Папанин, будучи одним из начальников всего арктического хозяйства, давал соответствующие отзывы и указания.



Сам же Папанин, однако, резко излечился от ненормальной интимной нежности к легкому стрелковому оружию; а проклятый маузер просто видеть больше не мог - слишком тяжелые переживания были с ним связаны. И как только, вскоре после торжественного приема папанинцев в Кремле, был создан в Ленинграде Музей Арктики и Антарктики, пожертвовал туда в качестве ценного экспоната свой маузер, где он пребывает в полной исправности и поныне, в соседстве с небольшой черной палаткой.

---

Думала написать лимерик, в итоге вспомнила. Не свой )))) Названия не помню. Что-то типа: "Эпитафия солипсисту".



Мир, учил он, - моё представленье,

Но когда ему в стул под сиденье

Сын булавку воткнул,

Он вскричал: "Караул!

Как ужасно моё представленье!"



Перевод Маршака.

Автор - ???

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

ПАМЯТИ МАРКА АВРЕЛИЯ



1. Трезвое и совершенно спокойное настроение

Никогда не приводит к появлению подтянутых строк.

А стихи надо писать со всем стремлением,

Как народный артист выпиливает треугольный брелок.



2. А тут идет дождь, и совершенно нет сил, чтобы

Сосредоточиться. Лежишь себе, лежишь на спине,

И не глядя ясно, что в соседнем доме окна желты,

И недвижный кто-то людей считает в тишине.



3. Но тоска очищает. А испытывать счастье осенью — гаже,

Чем напудренной интеллигентной старухе давать минет.

Отдыхай, душа. Внутренний плевок попадет в тебя же,

А внешний вызовет бодрый коллективный ответ.



4. Так и живешь. Читаешь всякие книги, думаешь о трехметровой яме,

Хоть и без нее понятно, что любая неудача или успех —

Это как если б во сне ты и трое пожарных мерились хуями,

И оказалось бы, что у тебя короче или несколько длинней, чем у всех.



5. Размышляешь об этом, выполняя назначенную судьбой работу,

И все больше напоминаешь себе человека, построившего весь расчет

На том, что в некой комнате и правда нет никакого комода,

Когда на самом деле нет никакой комнаты, а только Коммод.



6. Бывает еще, проснешься ночью где-нибудь в полвторого

И долго-долго глядишь в окно на свет так называемой Луны,

Хоть давно уже знаешь, что этот мир — галлюцинация наркомана Петрова,

Являющегося, в свою очередь, галлюцинацией какого-то пьяного старшины.



7. Хорошо еще, что с сумасшедшими возникают трения

И они гоняются за тобой с гвоздями и бритвами в руках.

Убегаешь то от одного, то от другого, то от третьего,

И не успеваешь почувствовать ни свое одиночество, ни страх.



8. Вообще, хорошо бы куда-нибудь спрятаться и дождаться лета,

И вести себя как можно тише, а то ведь не оберешься бед,

Если в КГБ поймут, что ты круг ослепительно яркого света,

Кроме которого во Вселенной ничего никогда не было и нет.



Виктор Пелевин "жизнь насекомых"

---

Питер Хёг

Я никогда не научусь чувствовать себя уютно в фешенебельных местах. Каждый шаг я делаю с чувством, что ко мне в любую минуту могут подойти и сказать, что я не имею никакого права здесь находиться.

---

Встреча с ...

Это было вчера.

По дороге с работы я увидела нечто, на первый взгляд совершенно обыденное и тривиальное...

По раскаленной улице навстречу мне шла девушка. Молоденькая. Высокая. Худенькая как щепочка. Почти прозрачная. Со светлыми легкими волосами. Самая обычная девушка. На ней была майка без рукавов. Белая. Но не совсем. Цвета слоновой кости. Майка была украшена множеством картинок, на фоне которых выделялись надписи:



МАХ

<==

MAX



- было написано на ней.

Девушка, поравнявшись со мной, пошла дальше, и тут же выветрилась бы из моей памяти, но тут я увидела вторую девушку, шедшую за ней метрах, может, в десяти. (С глазомером у меня очень туго - ошибаюсь как правило на два порядка! Если не верите, спросите у ili).

Вторая девушка была полной противоположностью первой. Она была маленькая и толстенькая и катилась как колобок. Волосы ее были покрашены в черный цвет. И всё бы ничего, но на ней была надета ТАКАЯ ЖЕ майка без рукавов, с той же надписью



МАХ

<==

MAX



только ЧЕРНАЯ!



Я даже остановилась. Некоторое время (по причине полнейшего интеллектуального спада - так звёзды стоят, я не выдумываю) я никак не могла сообразить, отчего я стою, а не иду, как мне положено... Зрительные образы никак не хотели хоть частично воздействовать на сознание...

Даже факт одинаковости маек я осознала, когда обе девушки скрылись за горизонтом...



И тут до меня дошло!



Это же было Дао!

В самый момент своего раздвоения.

Рождение двойки из единицы.

Они почти одинаковые, но при этом совершенно разные...

И не говорите мне, что для чистоты эксперимента одна из девушек должна быть юношей!

Не говорите также, что на второй майке должно быть написано:

МIN

==>

MIN



)))))

Я точно знаю, что грешно просить лишнего, когда вполне достает достаточного.



Я встретилась с Ним, проявленным в очередной паре дуальностей.



Видимо, осознать Единицу я просто не в состоянии.

Надеюсь, что пока.





(предупреждаю: у меня температура)

@музыка: Агата Кристи

@настроение: Улетает крыша // где ты будешь завтра?

---

Не могу не вставить!

Паркс.

---

Ну и наконец вот что.

---

Еще.

Можете себе представить? Это тоже Эшер!